АЛЕНА ВАСИЛЬЕВА: ДОСТОИНСТВО ТРАДИЦИИ

Максима китайского художника и мыслителя утверждает, что только познавший правила преуспевает в изменениях.

И, хотя в современном мире находится место всему, и у каждого искусства так или иначе, находится свой зритель,  путь целеустремленного «традиционного живописца»  порой труднее иного, «сверхсовременного».

Думаю, это случай Алёны Васильевой.

Тем более, пишет она акварелью, в технике, практически не допускающей поправок и основанной на продуманной импровизации, для которой необходимы жесткий отбор, уверенность руки, определенность (даже кажущегося летучим, легким) мазка. И конечно, сочетание вольного приема и безошибочной, «непреклонной» точности.

Пишет художница, что называется, «вечные темы», вечные мотивы живописи: город, природу, натюрморт.

И самое поразительное: пишет, не стремясь войти в модный main-stream, не повинуясь диктатуре злободневных тенденций – тех «мелких, но сильных законов, от которых не в силах отказаться и сами порицатели их» (Гоголь). Алёна Васильева нашла свою манеру, пластическую интонацию, индивидуальный стиль. Не отказавшись от  традиции.

Наивная публика ищет суетных сенсаций, и лишь непраздный и серьезный зритель готов отыскать истинное достоинство в искусстве, «не терпящем суеты».

Он, этот зритель, знает: простота и ясность нередко стóят куда больших усилий, чем эпатирующий художественный жест; настоящее творческое знание и профессиональная школа, если они – в основе не только фигуративного, но и самого демонстративно радикального, даже модного искусства, всегда и неизменно подымают планку, качество, избавляют произведение от приблизительности и мотыльковой недолгой жизни.

Не стану утверждать, что традиционная картина всегда и непременно «лучше», нежели, как принято нынче говорить, «актуальное искусство» с его эффектными технологиями, занимательными цепями метафор, шокирующими и вместе гипнотизирующими контрастами материалов, текстов, а то и реальных предметов («ready made»), которые нынче тяготеющие к концептуализму авторы часто вводят в композицию. Но одно несомненно – в работе фигуративной нельзя подменить качество сенсацией и бравадой, занимательностью или потоком интерпретаций.

По-настоящему серьезный художник (а Алёна Васильева – без сомнения – серьезный профессионал) не позиционирует себя ни правым, ни левым, ни «социалистическим реалистом», ни консерватором, ни диссидентом или радикальным сокрушителем основ.

Просто остается самой собою – хорошим и свободным живописцем.

Когда  на смену привычной  борьбе «всех со всеми»   пришли непростые будни собственного выбора, отвагой удивлять  стало  некого.  Даже самих себя. Удивить и порадовать вдумчивого зрителя можно лишь качеством и индивидуальностью.

Ей дороже всего самое простое, много раз писавшееся, когда можно целиком сосредоточиться на самом «веществе искусства». Писать «вечное» (в живописи это природа, вещи, лица) – для этого надобно мужество, умение, как писал Редьярд Киплинг, «верить себе, когда все в тебе сомневаются». Мир, изображаемый художницей, прост и знаком. Иное дело – увиден этот мир собственный незамутненным взглядом и преображен в то самое «вещество искусства»,  в котором «простое» открывает свои далеко не такие уж простые качества.

Редко случается, что тонкая профессиональная культура, укорененность в серьезной классической традиции синтезируются с чувством современности, тем более, современности, как способности резонировать сегодняшним  кодам, сохраняя свою и только свою интонацию. И содержательную, и пластическую.

Говоря о «сегодняшних кодах», я имею в виду те тонкие, но принципиальные нити, которые связывают искусство Васильевой с традицией так называемого «ленинградского сезаннизма». Этим термином принято обозначать тенденцию в искусстве Петрограда-Ленинграда 1920-х- начала 1930-х годов, тенденцию, в которой мощь и плотность сезанновской манеры соединялась с тонким лиризмом.

Мне уже случалось писать об этой драгоценной тенденции нашего искусства двадцатых годов минувшего столетия,  которая,  обретя отвагу поиска, сохранила редкостную свободу от свойственного той эпохе левого фанатизма, об искусстве, которое я в свое время рискнул определить термином «третья струя», вошедшим ныне в наш профессиональный обиход. Это искусство дышит двадцатым (теперь уже и двадцать первым!) столетиями, но неподвластно крайностям и экстремизму.

В этом пространстве и имеет смысл рассматривать творчество Васильевой.

Особливость хроматической и пластической манеры Васильевой проще увидеть, нежели описать.

Я бы сказал, что в ее акварельных листах сохраняется непосредственная острота первого впечатления, острота «вдруг увиденного», синтезированная с энергичной архитектоникой, выстроенностью, эффектом общего, мощного и целостного живописного результата. В ее работах не встретишь той «альбомной приблизительности», которой так часто грешит салонная, даже мастерски сделанная «галерейная» акварель. Вообще следует заметить, что даже самые завершенные, отлично скомпонованные изображения города никогда не бывают у художницы банальными, «открыточными», хотя добиться этого трудно. Но живописная поверхность ее работ настолько трепетна и напоена художественной плазмой, что искусство непременно остается на первом месте.

В творчестве Алёны Васильевой есть драгоценное и редкое ныне качество. Она не просто хорошо рисует, она рисует как мастер, которому ведомы сокровенные ритмы архитектуры, она чувствует, как легко и точно стоят на земле здания, как возникает «строгий и стройный вид» Петербурга. Раннее профессиональное образование она получила в Художественном лицее (бывшей знаменитой СХШ) на архитектурном отделении. А ее институтский диплом, серия, известная ныне под названием «Петербург из под небес», исполненная по сырому тушью, пером и акварелью, сформировала, как мне кажется, корневую систему и нынешнего её искусства.  

То, что в живописной «плоти» её работ всегда лежит  основа превосходного рисунка, во многом определяет уровень акварелей, их артистизм (забытое слово, о котором здесь можно вполне кстати вспомнить!)

Найденная в этих листах «алгеброй поверенная гармония», свободная хореография линий, подчиненная четкой конструкции всей композиционной структуры, –это стало принципиальной основой всего мужающего искусства Алёны Васильевой. Добавлю, что ее городские виды всегда «портретны», и что даже Флоренция или Венеция узнаются в них не по известным памятникам, а по «выражению», облику, колориту.

Да, самое рискованное испытание для художника –  «вечные темы»,   мотивы, которые были и будут всегда.

Порой палитра её чудится почти аскетичной: молочно-серебристые, пепельно-розовые, густые охристые и звонкие синие оттенки с непременным присутствием резких, но тщательно сгармонированных  пятен чистого интенсивного цвета. У художницы нет робости, она легко и успешно сочетает, казалось бы, несоединимое: сдержанность со вспышками чистого, яркого цвета, «взрывающегося», как гром в тишине, или тонкие игры валёров с мощными корпусными (это удается опытным мастерам и в акварели) мазками.

В нынешней художественной реальности, в том, что приблизительно, но хлестко определяется словом «гламур», в этом «дефиле» мнимостей, за  которым не разгля­деть художества – ни подлинного, ни кажущегося, – картины Алены Васильевой ощущаются островками покоя, на которых нежно сохраняются вечные ценности искусства.

Было бы слишком легко видеть в ее произведениях то, что на уровне обыденного сознания принято именовать «реализмом», к которому так привыкли в России и о котором все чаще тоскуют усталые от претенциозных экспериментов зрители, взыскующие «понятного» искусства.

Нет,  предметность – это вовсе не синоним унылого жизнеподобия. За изображенной прозрачной акварелью на бумаге «реальностью» ощутимо присутствие художника, чувствующего тонко, остро, в высшей степени своеобычно.

Медлительно и даже с некоторой торжественностью проступает в неярких, лишенных всякой аффектации, в высшей степени сдержанных листах Алёны Васильевой эта пронзительная индивидуальная – хроматическая и линейная – интонация, это глубоко личная, только её работам присущая «цветовая плазма», её ритмика, её видение мира.

Как взглянуть независимо и только по-своему  на все те же деревья, дома, набережные, облака, предметы, лица, цветы? Их столько раз и столько веков писали. Как внести это «свое» в необозримый мир искусства, наполняющий не только музейные залы, не только растиражированный в альбомах, но и навсегда поселившийся в коллективной памяти людей, в «иконосфере» нашей планеты, как «реализовать свои ощущения», говоря словами Сезанна?

Думаю, для этого надобно, по крайней мере, три условия. Талант, школа, уважение к традиции и отвага вовремя от нее освободиться.

Талантом судьба не обидела художницу, но Васильева прошла и профессиональную школу. Как было уже сказано, в основе её кажущейся порой легкой и импровизационной даже живописи – серьезный рисунок (помогло архитектурное образование). Но при этом – и  точное чувство валёров, умение создать ощущение не только пространства но и формы, объема цветом, сохраняя драгоценную плоскостность изображения. Краска у Васильевой всегда и непременно переходит в цвет – несомненное свидетельство настоящей маэстрии.

И, наконец, это и присущий художнице несомненный  вкус к победе над материалом, в овладении им: надобно одолеть сопротивление краски, кисти, в преодолении, как в горне, отливается свое видение:

Oui,  l’œuvre sort plus belle

D’une  forme au travail

          Rebelle,

Vers, marbre, onix, émail[1].

 

Зритель вряд ли угадает в поэтичных с кажущейся легкостью написанных её работах суровый и яростный труд. У акварелиста этот труд – не столько в процессе работы (она, как правило, выполняется быстро), сколько в выборе единственно правильного, необратимого движения кисти. Сколько набрать воды, краски, с какой силой приложить кисть к бумаге, с какой быстротой сделать мазок, где остановить движение руки, где дать краске «потечь».

Что же касается «отваги, нужной для освобождения от традиции», то ею художница – и это несомненно – обладает в полной мере. В  любом ее листе сохраняется непосредственность, настоянная на личном переживании, уверенная легкость (сколько за этим труда!) свободного мазка, порой и слепящая яркость далеко не традиционного, дерзкого колорита.

Она почти не пишет людей, но мир её произведений, природа, вещи, дома – одухотворены, порой и антропоморфны. Разумеется, не вульгарным сходством с людьми, но живой образностью, «лица необщим выраженьем».

Да, Алёна Васильева писала многие города и за границей, и в России, но Петербург царит в её искусстве. Он сразу же узнается в ритмах – спокойных, величавых, разумеется, и в колорите – в этих домах тусклых, но почти всегда цветных, в серебристой пепельности старых камней, в бледных и нежных оттенках высокого неба. Художница не боится привычных точек зрения, известных мест, у неё довольно личного восприятия, чтобы любой знакомый до боли вид обрел нечто иное, неведомое,  бесконечно свое:

У наизусть затверженных прогулок

Соленый привкус – тоже не беда»

Анна Ахматова 

 

Что и говорить, серьезному искусству никогда и нигде не бывает легко. Поиск самого себя на студеных ветрах свободы — трудная для художника доля, еще более трудная, чем борьба за независимость.

Мне кажется, Алена Васильева – к счастью – не озабочена самоутверждением, вообще суетой. Она неотрывна от художественного процесса Новейшего времени, укоренена в нем,  но – вместе с тем – и независима от него. 

Повторю: художник обладает редким даром писать почти банальные мотивы с той пластической точностью и колористическим тактом, что неизменно удерживают зрителя в строго очерченном пространстве хорошего вкуса и благородной простоты. Той высшей «неслыханной» простоты, о которой писал Борис Пастернак:

Она всего нужнее людям,

Но сложное понятней им.

 

Алена Васильева – из тех немногих художников, о которых жалко заканчивать статью. Её работы затягивают властно и серьезно. Впрочем, искусство  её – при всей её зрелости – только начинается …

 

Михаил ГЕРМАН

профессор, доктор искусствоведения,

Академик Академии Гуманитарных наук,

член Международной Ассоциации

Художественных критиков (AICA) при ЮНЕСКО



[1] Да, произведение получается еще прекраснее, когда возникает из непокорного материала – стиха, мрамора, оникса, эмали (франц.). Теофиль Готье. (Théophile Gautier).