Алёна Васильева

ЭНЕРГИЯ ЦВЕТА. МАТИСС В ЗНАМЕНСКОМ ПЕРЕУЛКЕ

Опубликовано в журнале Ваш дом. — 2000, № 2 (16). —С. 106-109.

Картина и интерьер.

“Разумеется, характер и  склонности любителя во многом определяют направление, которое примут его любовь к созданиям художника и его дух коллекционерства — две склонности, столь часто соединяющиеся в человеке. Но не в меньшей мере … любитель зависит и от времени, в котором он живет”.

Иоганн Вольфганг Гете.

Картина в Вашем доме — любимое, долго выбираемое украшение интерьера, как в зеркале отражающее Ваши вкусы и пристрастия, за ней стоит история ее создания и жизни ее автора, но более всего она — сотканное творцом из линий и красок окно в царство цвета и света, мечты и поэзии, столь необходимое в современной, изолированной от  мира квартире. Полотно “живет” в интерьере и становится неотъемлемой частью Вашего домашнего мира, подчас давая начало  маленькой коллекции, каждодневно радующей и согревающей душу. Несколько “экскурсий” по старинным и современным домашним собраниям мы и предлагаем Вам совершить на страницах нашего журнала.

 

Картина в Вашем доме

Картины  так же нуждаются в соответствующей среде, как и оранжерейные цветы: и в отсутствии её — зло музея и преимущество частной коллекции, именно своею живостью чуждой музейному духу. В домашней коллекции картинам, лелеемым и окруженным любовью и вниманием, подчас живется уютнее, чем в музее.

Помещенные в жилой интерьер, полотна становятся частью жизни владельцев дома. Проходя по вашему кабинету или гостиной, вы невольно бросаете взгляд на висящее на стене полотно, акварель либо эстамп, быть может, впервые появившееся в вашем доме. Постепенно это входит в привычку, и вы постоянно, столь же бессознательно, “на ходу” смотрите на них ежедневно. Эта мгновенная остановка в череде дел и событий, брошенный мимолетно взгляд, хоть на миг, но переносит нас в мир цвета и света, одухотворенный талантом художника и согретый теплом его сердца. Проходит время, и вы осознаёте, что это общение с картиной необходимо вам ежедневно, ибо оно несет успокоение усталой и (признайтесь себе в этом!) отвыкшей от красоты подлинного искусства душе. И даже случайный взгляд на творение самобытного мастера придает эмоциональный подъем.

И тем важнее выбрать место для приобретенного шедевра, “вписать” его в ваш дом — ведь даже неумело подобранная рама и случайная развеска может погубить самое превосходное полотно и внести диссонанс в интерьер. Повешенное в выгодном месте, при хорошем освещении (необходимо продумать и о подсветке) полотно внесет в привычную среду комнаты новую ноту, “оживит” его и окрасит эмоцией красок и чувств.

 

“Матиссы” в доме на Знаменском переулке

 

Ваши картины доставляют мне огромную радость. Каждый день я на них смотрю и люблю их все.

Сергей Щукин в письме Анри Матиссу

(от 3 сентября 1911 года).

 

Ярчайшим примером гармонии картин (и это при колоссальном их количестве!) и интерьера могла служить в прошлом веке домашняя коллекция — видного московского купца Сергея Щукина.

В начале прошлого века при упоминании фамилии Щукиных,  причисляемых к самому цвету московского купечества, уже требовалось уточнить, о ком из пяти сыновей Ивана Васильевича Щукина, основателя крупнейшего в России текстильного торгового дома “Щукин с сыновьями”  (1878,) идет речь - все они были страстными коллекционерами: Иван владел Гойей и Эль Греко, Дмитрий собирал французскую и голландскую живопись XVII-XVIII веков, Николай  коллекционировал старинное английское серебро, и, наконец, Петр - русские церковные древности.

“Министром коммерции” в шутку называли Сергея Щукина, однако в том была изрядная доля правды: уже к 34 годам возглавив отцовское дело, он приобрел славу смелого и предприимчивого дельца. Подлинной страстью Сергея Щукина была живопись. Не имевший специального художественного образования, он обладал несомненно исключительным даром распознавать подлинные ценности и видел их еще тогда, когда окружающие их не замечали. Это и дало ему возможность создать одну из самых великолепных частных коллекций современной французской живописи.

Пожалуй, вместо девиза на дверях изящного особняка Сергея Щукина, должно было начертать слова самого собирателя: “Прежде чем я сужу о картине — она должна повисеть у меня некоторое время, я должен привыкнуть к ней и понять её”. Золотые слова, поучительные для каждого любителя живописи и коллекционера!

Истинным апофеозом щукинского собрания были полотна Анри Матисса. И не только потому, что его картин здесь особенно много (в то время ни у кого другого, ни в России, ни даже во Франции, не было такого количества произведений этого автора, еще не вошедшего в моду), но и потому, что размещены они в наиболее благоприятной обстановке. В доставшемся в наследство от отца обширном особняке в Большом Знаменском переулке творениям французского художника был отведен самый большой зал — это был маленький музей Матисса посреди общей галереи.

Число приобретенных Щукиным полотен Матисса (37!), красноречиво свидетельствовало о том, что коллекционер по существу стал патроном художника — вне всяких преувеличений, этот союз послужил условием самого появления многих шедевров. Кульминацией их сотрудничества явились два панно, заказанные Щукиным для лестничной площадки своего особняка.

 

“Взлетая легко и незаметно”

Едва войдя в дом, и поднимаясь наверх по парадной лестнице, поворачивающей посередине под прямым углом, посетитель неминуемо видел перед собой помещенные на её стенах огромные полотна Матисса - справа неистовое кружение ярко-оранжевых фигур танцоров, сплетенных на густом сине-зеленом фоне в ожерелье хоровода (панно “Танец”), а слева — такие же фигуры,  завороженные мелодией флейты и застывшие в медитативном покое (панно “Музыка”). Это первое  внезапное впечатление о художественных пристрастиях хозяина дома шокировало зрителей. Щукин рисковал прослыть безумцем, приобретая эти немыслимо яркие и невероятно простые  полотна, вызвавшие скандал даже в Парижском Салоне (1910).

Поместить изображения нагих фигур на парадной лестнице — это откровенный вызов обществу. Однако в щукинском особняке это было единственное место, по своим размерам и отделке годящееся для столь крупных и динамичных по стилю произведений. Сам хозяин уверял, что повешенный в этом месте “Танец” своим вихревым возбужденным движением помогал ему легче всходить по ступеням и как бы возносил его: глядя на полотно, он иногда совсем не замечал, как поднимался на второй этаж.

“Я нахожу в вашем панно “Танец” столько благородства, — писал Щукин Матиссу, подтверждая свой заказ, что решил пренебречь нашим буржуазным мнением и поместить у себя на лестнице сюжет с обнаженными. В то же время мне нужно будет второе панно, сюжетом которого могла бы быть музыка. В моем доме много музицируют. Каждую зиму дают примерно 10 классических концертов (Бах, Бетховен, Моцарт). Панно “Музыка” должно указывать в какой-то мере на характер дома”.

Взятые по отдельности, “Танец” и “Музыка” не выявляют до конца замысел художника и лишь повешенные рядом — в мощном противостоянии — они говорят значительно больше и создают гармоничный ансамбль. В соответствии с некоторыми философскими концепциями начала века женщина выступает здесь носительницей принципа единства, мужчина — принципа индивидуализма и разобщенности. Для великолепно закрученной пружины вакхического хоровода, летящего над поверхностью зеленого холма (“Танец”), тщательно изолированные друг от друга фигуры музыкантов, как воплощение расслабляющего покоя (“Музыка”), служат своеобразным противовесом. “Музыка” стала столь же статичной, сколь динамично запечатлелся “Танец”.

 

Визит Репина

Полотна Матисса были исполнены столь дерзко, что приводили в ужас почти всякого, кто их видел - ярким примером тому может служить забавный эпизод.

Среди москвичей было и немало таких, которые принципиально не шли в этот домашний музей по “идейным соображениям”, негодуя  и “не желая идти на поводу у современных купеческих вкусов”. Во главе старшего поколения художников, отрицающих все новейшие веяния в живописи и возмущенных популярностью щукинского собрания, стоял И. Е. Репин. Художническое ли любопытство или уговоры поклонников французского искусства взяли верх, но однажды великий живописец решился нанести визит, уведомив о том Щукина.

Хозяин любезно встретил его на втором этаже лестницы, однако с удивлением заметил, что, едва вступив на первые ступени, Илья Ефимович тотчас помрачнел. “Войдя в залу, увешанную полотнами Матисса, — рассказывал Щукин, — Репин бросил исподлобья беглый взгляд на стены, лицо его вдруг приняло выражение мученичества и враждебности, и даже не рассмотрев картины, он вдруг судорожно схватился руками за голову и, ничего не видя перед собой, … выскочил вон. Никогда более он сюда не являлся”.

Поистине старое не приемлет нового! Но большинство посетителей покидало галерею, навсегда околдованные красочной экспансией матиссовских полотен. В доме Сергея Щукина желанными гостями были крупнейшие русские художники рубежа веков — от Серова и Сурикова до Кандинского и Малевича, — сюда приходили Станиславский и Дягилев, здесь пел Шаляпин, играли Скрябин и Рахманинов.

 

Розовый салон.

Когда гости входили в украшенный сверкающими полотнами Матисса Розовый салон щукинского особняка, они невольно ощущали всю радость владельца этих шедевров, доставившего себе удовольствие наслаждаться ими ежедневно, и счастье самого живописца — редко кому из художников выдается это прижизненное счастье столь удачного практического применения своих творческих трудов.

Веской причиной этого восхитительного эффекта был приезд самого Матисса к Щукину: поселившись в доме, художник совместно с хозяином занялся развеской своих произведений, выбрав для них выдержанный в стиле XVIII века интерьер, и искусно поместил их в простенках между лепными медальонами, сочетая одно с другим в согласном соседстве.

 

Картины для комнаты или комната для картин?

Я только что сказала, что гостиная Щукина украшена картинами Матисса, и я подчеркиваю это слово: по воспоминаниям гостей, великолепные натюрморты с голубыми фаянсами и портреты и пейзажи воспринимались вместе с окружающей их средой — с бледно-зеленой обивкой стен, розовой росписью  плафона потолка и золочеными резными креслами и устилающим паркет ковром цвета спелой вишни. И вместе с тем, среди столь насыщенного по цвету интерьера еще интенсивней и ярче сияли глубокие синие, изумрудные и малиновые краски Матисса.Гармония полотен и интерьера столь совершенна, что невозможно было решить наверняка — что здесь чему “помогало”: комната Матиссу, или Матисс комнате — общее впечатление складывалось такое, словно не только картины, но  все это — и обои, и ковер, и плафон — творение самого художника, его декорационный замысел; однако интерьер существовал и до приезда художника, а секрет “лишь” в умелой развеске и сочетании полотен.

Сказанное вовсе не означает, что, “изъятые” из этой искуссно сгармонизированной среды, картины Матисса погаснут и утратят свою завораживающую красочность. Нет — и в этом нас убеждают эти же полотна, перенесенные ныне в строгие залы Эрмитажа и Пушкинского музея в Москве и встречающие зрителей радостным приветствием красок — властность их колористического воздействия “оживляет” нейтральную гамму музейных интерьеров. Несомненно — Матисс везде остается Матиссом. Но подлинное метафизическое бытие его живописи раскрывалось в ансамбле Щукинской гостинной: там они царили безраздельно, там утверждалась и ликовала его основная стихия — декоративность.

 

“Удобное кресло”?

Художник превосходно сформулировал это свойство своего таланта: “То, о чём я мечтаю, — произнес он однажды, — это искусство равновесия, безмятежности и покоя … которое могло бы быть усладой и отдохновением для каждого — умственного работника, делового человека или писателя”, а в другой раз он выразился еще определеннее, уподобив свой идеал искусства “хорошему креслу, в котором можно обрести покой”.

И пусть повременит читатель с иронической улыбкой - отнюдь не всякое искусство выдержит подобное сравнение, ибо не всякой картиной можно наслаждаться, сидя с  уютном “кресле” — она может просто  наскучить. И относительно живописи Матиса можно сказать что угодно — но только не то, что он в состоянии надоесть. Среди его полотен невозможно предаваться тоске и меланхолии — полнозвучный перезвон красок, несущийся со стен в розовом зале Щукина, сгоняет апатию, дает ощущение неизбывной полноты жизни и наполняет душу солнечной энергией цвета.